О том, что в 1894 году художник Василий Верещагин путешествовал по Северной Двине, я узнал в начале девяностых, когда купил книгу Льва Демина «С мольбертом по земному шару». В этой же книге посмотрел несколько картин и этюдов Верещагина.
На Северной Двине. Закат.
Песчаный остров на Северной Двине.
ерковь в Пучуге.
Позже, когда появился Интернет, нашел еще несколько картин Верещагина, написанных им после этого путешествия.
Церковь в Пучуге. Резной столб.
Никола Угодник с верховьев Пинеги.
<
Северная Двина.
В книге Демина путешествие Верещагина по Северной Двине было довольно основательно описано на десяти страницах, при этом Демин несколько раз упоминал путевые очерки, написанные Верещагиным, но где и когда были напечатаны эти очерки, он, почему-то, не написал.
Недавно я нашел эту книгу на сайте нашей областной библиотеки. Книга «На Северной Двине: По деревянным церквам» (121 стр. с фототипиями) была напечатана в Москве в 1896 году. Файл pdf:
http://webirbis.aonb.ru/irbisdoc/kr/04kp014_1.pdf Кстати, слог у Верещагина очень даже неплохой, и читать его интересно.
«Мне давно хотелось поближе ознакомиться с деревянными церквами на севере, из года в год бесцеремонно разрушаемыми; чтобы осмотреть те, к которым не нужно трястись по проселкам, на телеге, я решил построить себе барку и на ней спуститься до Архангельска, останавливаясь по Северной Двине не только там, где пристают пароходы, но и где Бог на душу положит – где постройки или местность окажутся почему-либо интересными».
Барку Верещагину построили в Яренске, и перегнали в Сольвычегодск, откуда 25 мая (по старому стилю, по новому – 6 июня) 1894 года он и начал свое путешествие вниз по реке.
«Пришлось не мало повозиться еще с устройством самого необходимого для более или менее комфортабельного плавания: кровати с пологом, с полочками, шкафчиками, пришлось устроить сетки в окнах от комаров, поставить две печи, одну внутри для согревания каюты, другую снаружи – для кухни. Так как я намеревался ехать с женою и ребенком, то понадобилось устроить на палубе перила, а помещение внутри обить плотной материей».
Дочке Верещагина было всего три года. Кроме самого художника и жены с дочкой, на барке плыли три помощника, вычегодские мужи – двое Гаврил и один Андрей.
Плыть по Двине, да рыбу у рыбаков не покупать! Покупали и разговаривали.
«Прежде, - рассказывали рыбаки, - у нас забирал стерлядей покрупнее сольвычегодский купец, по 40 копеек за фунт; сами-то мы не смели ходить в Петербург, боялись убытка… В прошлом году в первый раз ходили сами и Бог дал счастья, с тридцати пудов заснуло только восемь фунтов!
Стали на Фонтанке и продали всю одному торговцу Семенову – у него много садков. Торговцев приходило много – из рук рвут рыбу, только чтобы хорошая, да живая была. В Питере хорошо торговать.
- А почем вы продали?
- По шестидесяти пяти рублей за пуд; можно бы и дороже продать, да уж мы все одному сразу».
В пуде сорок фунтов, значит, сольвычегодскому купцу рыбаки продавали рыбу… Сорок копеек умножаем на сорок… Шестнадцать рублей за пуд. А в Петербурге продали по шестьдесят пять, т.е. в четыре раза дороже. Даже если учесть расходы на поездку, все равно, самим в Петербург рыбу возить было выгоднее.
В каюте Верещагина иконы не было, поэтому: «…все, дед же в особенности, так усердно молились на барометр-анероид, висевший над столом, что мы решили немедленно раздобыться образом, и вот у наших людей нашелся листок с раскрашенным изображением Николая, покровителя мореплавателей, который мы и водворили в почетном углу. Отныне кресты во весь мах руки и шептания обращались уже к этому священному изображению, а не к «заморской штучке» под стеклом.
О церкви в Белой Слуде возле Красноборска.
«Старая церковь, которою я заинтересовался, была недалеко – в версте, на очень крутом берегу.
На другой день 29 числа я поехал к ней на легкой лодке.
Всход на кручу берега по сильно сыпучему песку составлял маленькое подвижничество, зато, останавливаясь для того, чтобы перевести дух и отдохнуть, я любовался открывавшимися во все стороны далекими окрестностями. Наверху сквозь молодой лесок соснового бора, виднелись две деревянные церкви, от которых так и пахло родною стариной. Кабы не довольно неуклюжая, современных форм, тут же рядом стоявшая каменная церковь, все окружающее представляло бы картину 17 столетия.
…
Густой, высокий, сосновый бор, окружавший церкви, очевидно помог их сохранению, хотя деревянная черепичатая крыша кое-где прогнила и оттуда торчит уже береста. Паперть обвалилась, а вся церковь покосилась, но в общем лес крепок, и с поправкой, для которой теперь самое время, старая постройка простоит пожалуй еще два столетия».
Двух столетий церкви не простояли.
Церковь Владимирской Божьей Матери (1642 г.). На заднем плане церковь Афанасия Александрийского (1753 г.). Фотография Игоря Грабаря (1902 г.). Обе церкви сгорели в 1963 году в результате пожара, вызванного ударом молнии.
Кстати, побывав потом в гостях у священника, Верещагин записал:
«В приходе, по словам священника, большая наклонность к расколу: еще молодые люди, думающие об удовольствиях жизни, мало заботящиеся о спасении души, держатся православия и крестят своих детей в православную веру; но к 40-50-летнему возрасту, когда является потребность позаботиться о будущей жизни, большинство переходит в раскол, теперь так же нетерпимо, как и прежде, относящийся к православию – в особенности к его священнослужителям: Боже избави не только священнику, но и дьячку заглянуть в место собрания раскольников, их молельню – все будет опоганен и осквернено его взором, все будут мыть, белить, святить…»
Дальше я пока не дочитал. Заглянул на последние страницы книги – там Верещагин описывает Соловецкий монастырь. На Соловках Верещагину не то чтобы совсем уж не понравилось, но то, что он описывает, довольно далеко от некоторых нынешних слащавых описаний тогдашней монастырской жизни.
«Кровати были еще туда-сюда, но матрацы ужасные, а белье до невероятия грязное. Я пробовал просить переменить его, но в ответ получил уверение в бедности… и только после того, что рублевая бумажка помогла этой бедности, нам выдали четыре толстые, но совсем чистые простыни и наволочки».
«Все церкви монастыря донельзя перепорчены позднейшими переделками и украшениями безвкусного характера; живопись, покрывающая стены, ниже всякой критики. Еще галерея, покрытая картинами мучений грешников в аду - картинами в полном смысле ужасными, составляющими неистощимый предмет любопытства, удивления и восхищения паломников, - представляет нечто более или менее оригинальное по замыслу, хотя и лубочное по исполнению; но большие картины на стенах главной церкви суть не что иное, как плохие копии с гравюр Рубенса, Штейбена и других - все пестро, кричаще, лубочно...».
А в трапезную Верещагин с женой и дочерью сходили только один раз, и больше они туда не ходили.
В общем, итог такой:
«Соловецкий монастырь не оставляет благоговейного впечатления, он много поработал прежде, но сдается мне, что пережил уже свою славу. … Самый тип теперешнего соловецкого монаха стал менее симпатичен: это не инок безсребреник, заботящийся о врачевании телесных и душевных немощей ближних, а делец, хлопочущий о том, чтобы собрать побольше всего – от денег и драгоценных камней до молока и семги – монах, любящий тепло, обильную пищу и безбедное житье – на счет ближних…».